Филолог, которая уже несколько лет открывает русскому читателю книги самого известного турецкого писателя Орхана Пампука, рассказала OK-inform о любви к Петербургу, лекциях об исламской литературе, своем католицизме и демократии.
Аполлинария Аврутина, филолог и переводчик, - первая, кто перевел на русский язык книги прекрасного турецкого писателя, лауреата Нобелевской премии по литературе Орхана Памука, а также других авторов, таких как Магден Перихан, Али Сабахаттин, Бильге Карасу и Ахмед Танпынар. Кроме этого, Аврутина преподает в СПбГУ: читает несколько курсов, посвященных исламской литературе, философии и искусству, сама будучи прихожанкой Католической церкви. Своим студентам Аврутина старается объяснить, почему одна религия не может быть лучше другой. Она считает Петербург самодостаточным во всех отношениях и говорит, что не променяла бы его даже на милый ее сердцу Стамбул.
- С чего у вас все началось? Как произошел выбор профессии?
- Отчасти он был сделан под влиянием детских впечатлений. У нас была дача в Крыму, где-то там, за горизонтом, маячила Турция, которой было никогда в жизни не увидеть, потому что это была «НАТОвская страна». Везде были погранзаставы, нагнеталось, что там какая-то другая планета за морем. В приемниках недоглушенные турецкие песни прорывались в эфир. В Крыму к тому же многие архитектурные сооружения строили османские архитекторы. Структура старых крымских городов тоже отчасти османская, турецкая.
В приемниках недоглушенные турецкие песни прорывались в эфир.
С другой стороны, мои родители, научные сотрудники различных институций Академии наук, хотели, чтобы я занималась Индией. Но когда я школу заканчивала, СССР уже не было, сотрудничество с Индией стало неактуальным. На Китай или Японию было не поступить, оставалась тюркская филология.
Правда, поступала я с мыслью, что буду переводить книжки. Дело в том, что со школьных лет влюбилась в роман и фильм «Птичка певчая». Я тогда решила перевести ее заново. И вообще переводить турецких писателей на русский язык. И да, я перевожу книжки. В какой-то момент мне даже предложили сделать новый перевод «Птички певчей», но я отказалась, потому что старый невероятно хорош, и лучше уже не сделать.
- А как вы стали переводить?
- Тоже почти спонтанно. Я начала переводить уже на втором курсе, причем со стихов. Потом, курсе на третьем, я с одним своим другом перевела вместе роман Сабахаттина Али «Мадонна в меховом манто». Очень красивый роман о жизни турка в предвоенной Германии. Перевод этого романа был сделан в 80-е годы, но он был плохой: там были сглажены все культурные реалии. Мы его заново перевели и положили в стол. Но я как человек настырный написала своим друзьям в Турцию с просьбой связаться с издательством, правообладателями. Потом это забылось, но позже, в 2006 году, умерла Вера Фионова, знаменитая переводчица Орхана Памука, и издательство никак не могло найти переводчика на его очередной роман. И из Турции порекомендовали меня. С тех пор я стала переводить Орхана и всех остальных авторов.
С Памуком мы познакомились достаточно быстро, подружились, сейчас общаемся вовсю. Я имею счастье знать о многих его творческих планах, а также выбирать хороших турецких авторов, со многими из которых я тоже дружу. Да и русских авторов для Турции: там сейчас огромный интерес к России.
- С чем связан этот интерес в Турции?
- В основном с нашими деловыми связями. Сейчас Россия с Турцией на первом месте по контрактам, импорту, экспорту, почти наравне с Китаем. В Турции сейчас бум на русский язык, на каждом курсе учатся по 80 человек. Очень много детей-билингв – порядка 300 тысяч смешанных браков, в каждой семье минимум два ребенка. В Анталье рубль ходит совершенно спокойно.
Сейчас Россия с Турцией на первом месте по контрактам, импорту, экспорту, почти наравне с Китаем.
- То есть причины чисто туристические?
- Сейчас турки активно развивают и культурное сотрудничество. Спиваков несколько раз ездил со своим оркестром в Анталью. С недели на неделю в Петербурге будут проходить съемки турецкого сериала по роману писательницы крымскотатарского происхождения Нермин Безмен. Это реальная история о том, как ее дед, аристократ-татарин, влюбился в русскую аристократку перед самой революцией, и они вместе сбежали в Стамбул.
- Есть ли что-то, что особенно сближает Россию и Турцию?
- Это наш менталитет: и Турция, и Россия - между Востоком и Западом. Только Россия более ориентирована на Европу, а Турция - на Восток. Но обе страны постоянно мечутся между тем, кто они, с кем они. Это промежуточное, пограничное состояние сближает. Национальный характер наших народов совершенно одинаков: широта души, гостеприимство, некоторая безбашенность, открытость, дружба “навек” - это свойственно и туркам, и русским. Если дружат - то навсегда, но зато если враждуют - тоже по полной программе, как и русские.
- Вы считаете, что Россия больше тяготеет к Западу в политике?
- В политике обе страны в последнее время занимаются лавированием. Но что касается Турции, ее политика достойна подражания и изучения. Это страна, которая в первых десятилетиях ХХ века, когда после Первой мировой войны Османская империя перестала существовать, сумела мобилизироваться. Они смогли воссоздать почти уничтоженную страну, продемонстрировав всем силу. Во время Второй мировой войны Турция с ее географическим положением - одно неловкое движение, и от страны бы камня на камне не осталось - умудрилась в войну фактически так и не вступить. Да, она числилась на стороне Германии и Италии, в конце войны перешла на сторону СССР, но на самом деле она в войне не участвовала, ни один турецкий солдат не пострадал. Когда туркам рассказываешь про блокаду Ленинграда, про гибель миллионов людей, про войну, они изумляются: мы в этом не выросли, мы ничего об этом не знаем. У них сплошь и рядом кафе и рестораны с датой основания 1830-й год, 1749 год, 1941 год. У них жива вся аристократия, у них целы все дворцы, сохранены все раритеты. Это страшно мудрый опыт, который следовало бы перенять.
- Вы, получается, одобряете турецкую государственную политику. Каково ваше отношение к недавним протестам, Таксиму, и можно ли здесь тоже провести аналогии с Россией?
- Таксим, в принципе, все уже забыли, это движение затухло, как и наша Болотная. Там сейчас идет грандиозный передел власти, увольнения. Идет борьба внутри исламистских кругов, между Эрдоганом и сторонниками некоего Фетхуллаха Гюлена. На Таксим вышел, по большому счету, Стамбул. Незадолго до Таксима турецким стюардессам запретили губы красить в красный цвет и ввели некоторые запреты на употребление алкоголя. И вот, как сказал мой друг Илья Бояшов, все те, кто сидел по барам и красил губы в красный цвет, вышли на Таксим. Отчасти я с этим согласна.
Все те, кто сидел по барам и красил губы в красный цвет, вышли на Таксим.
С другой стороны, мне кажется, что турецкое правительство аккуратно отодвигает заветы Мустафы Кемаля Ататюрка, создателя Турцкой Республики, который был человеком светских взглядов и считал, что Турция должна жить по европейским ценностям. На это были ориентированы определенные круги, связанные с военными. Сейчас исламисты у власти, и многие мои турецкие друзья, верующие, практикующие мусульмане, говорят с грустью: да, мы потихоньку приближаемся к Ирану. Это грустно, но, с другой стороны, я своими глазами видела людей, которым это доставляет радость. На Таксим вышел миллион человек, и на два митинга в поддержку Эрдогана в один день в разных районах Стамбула вышло по миллиону. Людей, которые поддерживают политику Эрдогана, больше. Им это нравится, их это устраивает. Тех, кто настроен на светскую направленность Турции, меньшинство, и живут они в трех городах: Стамбул, Измир и чуть-чуть Анкары.
Это их выбор, в этой стране прекрасно развита демократия. Прекрасные выборы, практически независимая пресса. Там можно написать почти все, что угодно, в газетах, можно устроить скандал. Там действительно много свобод: в частности, последние разборки между исламистами начались с того, что прокуратура во всеуслышание объявила, что она арестовала сына Эрдогана, а на ближайших друзей Эрдогана завели дело.
- Этот процесс исламизации напоминает то, что происходит с религией в России?
- Мы и в этом похожи, но у нас эта религиозная направленность, слава Богу, не в таких формах. У нас религия не так активна: ислам предполагает стопроцентное вмешательство в человеческую жизнь, а православие – нет.
- Ислам, наверно, бывает разным?
- По большому счету, ислам одинаков: женщинам нужно носить платок, пять раз в день молиться, читать Коран, есть только халяль.
- И ваши светские, демократичные друзья с этим согласны?
- Мои светские друзья говорят: да, религия - это важно, но не до такой степени. Один мой друг, практикующий мусульманин, женат на еврейке. Ее отец живет в Израиле, и они туда ездят. Она никогда в жизни не наденет хиджаб. Другие мои друзья из богемного мира смотрят на происходящее с опаской. Им происходящее дико. А многим в Турции дико ставить елку и праздновать Новый год. Его просто нет, в барах на Новый год сидит человек двадцать. Дед Мороз считается вообще языческим проявлением. Рождество и Новый год заметны только в западной части Стамбула, где три огромных католических собора. Один мой друг, телеведущий, очень активный мусульманин, каждый год надевал костюм Деда Мороза и разносил малоимущим детям подарки. Его за это страшно ругали: зачем тебе эту дрянь надевать, это не по-исламски. И, по-моему, он даже перестал так делать.
Все это настораживает. Почему у нас такая дикая исламофобия? Не потому, что ислам плохой. Но часто мусульмане отказываются вести диалог, принимать во внимание, что вокруг есть еще кто-то.
- Вы считаете, в России этот диалог невозможен?
- С тех пор, как губернатором стал Георгий Полтавченко, постоянно проходят межконфессиональные встречи: православные, католики, армяне, грузинская церковь, синагога. Но мы не можем просто так взять и пойти в мечеть, мы приглашаем их на эти праздники и встречи: они ходят весьма неохотно или почти не ходят. Это большая проблема. Но, мне кажется, самое главное - жить и не мешать друг другу. Пока людям хорошо в таких обстоятельствах, это хорошо. Пока не появляется сумасшедший, который взорвет троллейбус. Ислам, как и любая другая религия, учит добру.
- При этом вы - католичка. Это идет из семьи?
- Мои предки были католиками, причем задолго до революции. Одна из моих бабушек в блокаду с двумя детьми ходила в храм на Ковенский, другая из моих бабушек в экстренных ситуациях начинает молиться по-польски, еще одна бабушка венчалась в 1914 году в храме Святой Екатерины. Как это сочетается у меня с исламской культурой? Мне кажется, заниматься изучением религии желательно в любом случае верующему человеку. Религия и особенно ее научное изучение подразумевает уважительное отношение и диалог с божественным. Своим студентам, среди которых есть и иудеи, и мусульмане, и христиане, и атеисты, я стараюсь показывать, что все авраамические религии, да и не только авраамические, все мировые религии - об одном и том же. Я заставляю их читать куски из Торы, Корана, хадисов, Библии - мы сравниваем, там все общее. Я учу их терпимости. Я стараюсь им показать, что нет правильной и неправильной религии.
- Когда-то вы работали культурным обозревателем. Что сейчас вам кажется важным в петербургской культуре и чего не хватает?
- России свойственна мысль о том, что везде хватает всего. Мы настолько самодостаточны, что нам нет дела до всего мира. А уж особенно в Петербурге, которому всегда не было дела ни до кого, он был задуман изначально самодостаточным городом и никогда ни на кого не оглядывался. Здесь всего хватает. А если чего не хватает - так и Бог с ним. Я не вижу каких-то комплексов ни перед Европой, ни перед столицей.
Я варюсь в литературных и немного музыкальных кругах. В Михайловский театр очень часто хожу, люблю его больше, чем Мариинский, из-за пассионарности. В литературе - камерный круг, все друг друга знают, все пишут, творят. Все сами в себе и немножко сами по себе.
Ощущение такой независимости от некоего выдуманного культурного центра, самодостаточности, какой-то местечковости даже, мне кажется, везде есть. Я это видела, не поверите, в Нью-Йорке. Там тоже все варятся в собственном соку - на 15-й стрит, на 18-й стрит… То же ощущение легкой местечковости и замкнутости на себя.
- А в каких городах этого ощущения местечковости нет?
- В Стамбуле и, кстати, в Иерусалиме, хотя я его немножко хуже знаю. Там этого ощущения действительно нет, но зато ощущение контакта времен и цивилизаций. Контакта великого прошлого с великим или, по крайней мере, достойным великого прошлого настоящим. При этом в Иерусалиме нет водного пространства, из-за которого именно в Стамбуле меня не покидает ощущение великого города, о котором размышлял булгаковский Понтий Пилат.
